Он наконец взглянул мне прямо в глаза:

— Просто хотел немного расшевелить вас. Бросьте, Микки. Давайте не будем…

Он повернулся, собираясь направиться в сторону зала суда, сделал шаг, но я схватил его за руку:

— Что значит «расшевелить»?

— Вы делаете мне больно.

Я немного ослабил свои пальцы, но руки Эллиота не выпустил. На лице у него появилась улыбка, словно говорившая: «Ну и черт с тобой».

— Послушайте, — сказал он. — Мне нужно было, чтобы вы верили: я этого не делал. Иначе я не мог рассчитывать на то, что вы будете работать в полную силу.

Теперь в его улыбке появился оттенок гордости.

— Я же говорил вам, Мик, что хорошо разбираюсь в людях. Я знал, вам нужно что-то, позволяющее вам верить мне. А если я окажусь виновным в мелком преступлении, но невиновным в большом, это придаст вам сил.

Говорят, что лучшие актеры Голливуда всегда стоят по другую сторону камеры. В этот миг я понял: так оно и есть. И понял, что Эллиот не только убил свою жену и ее любовника, но и гордится этим.

— Где вы раздобыли револьвер?

— Он был у меня уже давно. Я купил его в семидесятых — из-под полы, на блошином рынке. «Магнум» сорок четвертого калибра, я держал его в пляжном доме — на всякий случай, для самообороны.

— Что на самом деле произошло тогда в доме, Уолтер?

— Я приехал, чтобы застукать ее и того, с кем она в одно и то же время встречалась каждый понедельник. А оказавшись возле дома, понял, что это Рильц. Она выдавала его за гея, мы втроем ходили на обеды и приемы, а потом они, скорее всего, потешались надо мной. И это меня задело по-настоящему. Я разъярился. Вам стоило бы посмотреть, какие у них сделались лица, когда они увидели мою пушку.

Я довольно долгое время вглядывался ему в лицо. Клиенты делали мне такие признания и раньше, но Уолтер Эллиот оставался при этом спокойным и хладнокровным.

— Как вы от избавились от оружия?

— Со мной туда приезжала женщина, она забрала револьвер, резиновые перчатки и одежду, которая на мне была, дошла по пляжу до берегового шоссе и поймала такси.

Перед моим внутренним взором мелькнуло короткое видение: Нина Альбрехт, легко отпирающая дверь на веранду после того, как я, повозившись с ней, не смог понять, что для этого нужно сделать. И я вспомнил, что меня тогда удивило ее хорошее знакомство со спальней босса.

— О переносе остатков пороха я и подумать не мог. Считал, что я чист и что все закончится быстро. — Эллиот покачивал головой, словно удивляясь тому, в какую он угодил переделку.

Я смотрел в пол, истертый ногами миллионов людей, которые прошли по нему миллионы миль в надежде на правосудие.

— Это вы убили Джерри Винсента?

— Нет. Но я считаю, что со смертью его мне повезло, потому что в итоге я получил адвоката гораздо лучшего. Спасибо Господу за то, что он создает таких адвокатов, как вы.

В тот вечер я отправил Патрика в кино, потому что хотел побыть дома один. Не для того, чтобы подготовиться к следующему дню, которому, скорее всего, предстояло стать последним днем процесса. Просто у меня было противно на душе, потому что меня использовали. И потому что я ухитрился забыть о том, что врут все.

А еще потому, что никак не мог выбросить из головы отца и братьев Рильца, ожидающих, когда дорогого им человека начнут полоскать в сточных водах американской системы правосудия. Я не испытывал особо теплых чувств ни к себе, ни к работе, которую мне предстояло выполнить завтра.

Именно в такие минуты меня одолевало сильнейшее желание снова уйти далеко-далеко отсюда. Принять таблетку от физической боли, которая, как я знал, избавит меня и от боли душевной. Именно в такие минуты я понимал, что мне предстоит оказаться лицом к лицу с моим собственным жюри присяжных, что приговор они могут вынести только один: «виновен» — и что после этого я уже ни за какие новые дела браться не стану.

Я вышел на веранду. Ночь была прохладной и ясной. Лос-Анджелес расстилался передо мной, точно ковер, сотканный из огней, и каждый из них нес в себе приговор чьей-то мечте. Одни люди живут мечтами, другие нет. Одни продают свои мечты по десять центов за доллар, для других они священны, как эта ночь. У меня же были только грехи, в которых надлежало каяться.

Спустя какое-то время ко мне вдруг явилось воспоминание, и я даже улыбнулся. Одно из последних воспоминаний об отце. Под рождественской елкой был обнаружен разбитым старинный стеклянный шар, украшение, которое передавалось в семье моей матери из поколения в поколение. Мать привела меня к елке, дабы я увидел, что натворил, и дала мне шанс признаться в содеянном. Отец к тому времени был уже болен и на поправку не шел. Всю свою работу — то, что от нее осталось, — он перенес домой и занимался ею в примыкавшем к гостиной кабинете. И я услышал через открытую дверь, как он произносит нараспев:

— Хочешь жить, умей вертеться…

Я знал, что это значит. Даже в возрасте пяти лет я уже был сыном своего отца — и по закону, и по крови. И я отказался отвечать на вопросы матери. Отказался сам себя обличать.

И теперь я уже громко смеялся, глядя на город мечтаний. Я сгорбился, облокотился о перила веранды, низко опустил голову.

— Больше я это делать не могу, — прошептал я.

Тут из открытой за моей спиной двери понеслись звуки «Одинокого рейнджера». Я вошел в дом, взглянул на лежавший на столе сотовый телефон. На экране его значилось: «ЧАСТНЫЙ ВЫЗОВ». В последний момент я на него ответил.

— Это Майкл Хэллер, адвокат?

— Да. Кто вы?

— Говорит офицер полиции Лос-Анджелеса Рэндэлл Моррис. Скажите, сэр, вам известна женщина по имени Элейн Росс?

Я почувствовал дурноту:

— Лэни? Что с ней?

— Э-э-э, сэр, я нахожусь сейчас рядом с мисс Росс — на Малхолланд-драйв, а машину она вести не может. Собственно, она, что называется, отключилась после того, как вручила мне вашу визитную карточку.

Лэни Росс. Значит, она снова взялась за старое. А после ареста попадет в колеса системы и, скорее всего, получит новый срок тюремного заключения и новое принудительное лечение.

— В какую тюрьму вы ее повезете?

— Честно говоря, я только что получил вызов на место преступления, «код семь», и должен быть там через двадцать минут. Если я повезу ее в тюрьму, это отнимет у меня целых два часа. Может, пришлете за ней кого-нибудь, я готов ее отпустить.

— Спасибо, офицер. Дайте мне точный адрес, я сам приеду.

— Вы знаете смотровую площадку над парком «Фраймэн-Каньон»? Мы прямо на ней и стоим. Только приезжайте побыстрее.

Парк «Фраймэн-Каньон» находился всего в нескольких кварталах от переделанного под гостевой домик гаража одного из друзей Лэни, который бесплатно приютил ее у себя. Я мог отвезти Лэни домой, а потом вернуться пешком за ее машиной. И я выскочил из дома, уселся в машину, поднялся по бульвару Лорел-Каньон на верхушку холма, повернул налево, к Малхолланд, и уже проехал по извилистой дороге с полмили на запад, когда зазвонил, как я и ожидал, мой сотовый.